Питер Дански: «Мы знаем, что мы — лучшие в мире»

Мы предлагаем вниманию читателей PCR.news подробный перевод интервью. Также можно посмотреть его в записи.

Расскажите немного про Agena, чтобы сформировать общее представление, о чем мы будем говорить.

Меня зовут Питер Дански (Peter Dansky), и я генеральный директор Agena Bioscience. Я давно занимаюсь административной работой, бизнесом в сфере технологий в естественных науках. Я учился на инженера-химика, а после выпуска понял, что нужно было заниматься биологией, ведь мне были интересны науки о жизни. Я довольно рано выбрал этот путь и работал в множестве различных компаний, в том числе — в проекте «Геном человека» с одной из ранних программ секвенирования ДНК. Так что я ушел в геномику около 2000 года, и с тех пор занимаюсь бизнесом в этой области. Я особенно увлечен науками о жизни, это та отрасль, которая действительно способна изменить жизнь людей. Agena Bioscience основана чуть больше шести лет назад. Основная технология, которая была получена от предыдущей компании Sequenom, — это платформа MassARRAY, о которой мы еще поговорим. Задача нашей компании состояла в том, чтобы перевести эту платформу, которую до нас в основном использовали в исследовательских целях, в сферу клинической диагностики,

Вы когда-нибудь задумывались о карьере в академической науке? Что вы думаете о сотрудничестве и конкуренции академии и бизнеса как о движущей силе инноваций?

Во-первых, мне лично никогда не хотелось заниматься академической карьерой. В университете мы занимались исследованиями в рамках образовательной программы. Но я заинтересован в более быстром удовлетворении, я думаю, это связано с терпением. Мне нравится работать в команде, создавать продукты и поставлять их на рынок, чтобы исследователи и клиницисты могли их использовать. Поэтому я очень рано определил свои интересы. Что касается второй части вопроса: я всегда видел сотрудничество. Разница заключается в том, что академия больше нацелена на исследования: постановка вопросов и продолжительный поиск ответов, зачастую неожиданных. Что касается бизнеса: здесь имеет место развитие, идеи и изобретения становятся реальными инновациями, целью которых является изменение жизни людей и рынка. Я вижу много синергии, и у меня есть опыт работы в различных коллаборациях. В Agena мы сотрудничаем с ведущими специалистами, которые непосредственно работают в академических или клинических исследованиях. Партнерство и сотрудничество приводят к публикациям, получению доказательств. Работа с лидерами мнений в академических кругах, которые находятся на переднем крае науки, важна, и мы стараемся поддерживать партнерство с ними.

Вы уже упоминали начало вашей работы в Agena. На тот момент, май 2014 года, технология MassARRAY использовалась в основном в научных исследованиях, не получив рынка клинической диагностики. В то время другие технологии уже прочно захватили рынок секвенирования и продолжали снижать стоимость и повышать точность. Какие риски были тогда, как вы их просчитывали?

Это отличный вопрос. Исходная предпосылка создания компании заключалась в том, что технология, которой мы располагаем, хорошо подходит для клиники. Да, платформа в то время использовалась только в исследованиях, но мы видели, что она идеально подходит для диагностики благодаря качеству ее данных: точности, пропускной способности, гибкости, простоте использования, низкой стоимости. Но на тот момент ее не использовали в клинике. И конечно, всегда есть риск. Шесть лет назад было два больших риска, которые нависли над этим бизнесом. Первый — NGS и его траектория в клинике, второй — регуляторные вопросы, как в США, так и в некоторых странах Европы. Так, большая часть нашего бизнеса заключается в том, чтобы позволить клиническим лабораториям делать свои собственные лабораторно-разработанные тесты (LDT), которые называют доморощенными. Так что в случае с платформой всегда существовала неопределенность относительно того, останется ли этот путь открытым или регуляторы его закроют его.

NGS — очень мощная технология, где есть огромные многомиллиардные инвестиции в большие франшизы. Но на самом деле ее результаты не соответствуют обещаниям с клинической точки зрения. Шесть лет спустя, если смотреть на NGS в клинике, я не думаю, что технология значительно продвинулась с точки зрения сложности, простоты использования, стоимости и актуальности. Последний, возможно, — самый важный аспект, ведь в науке все возможно: тысячи маркеров, целый геном, и мы каким-то магическим образом может использовать и интерпретировать эти данные.

Как я уже упоминал, я участвовал в проекте «Геном человека». И в то время была идея, что как только мы получим карту генома, то все сразу станет понятно. Конечно, это была лишь отправная точка, истинный прогресс идет медленнее. Но в клиническом пространстве это особенно важно, потому что врачу нужно что-то делать с данными. Иначе результат ничего не стоит. А в секвенировании так много того, что называется вариантами неопределенной значимости, и врач и пациент не знают, что делать с ними. Это досадная проблема: мы получаем бесполезную информацию, вместо той, которую реально можно применять. В краткосрочном периоде мы будем видеть продолжение роста конкурентного предложения. Но в долгосрочной перспективе в клинике появятся варианты тестирования с 20, 25, 40, 60, даже 100 мишенями. Это невероятно сложный клинический тест. Пять или десять мишеней — это уже много.

С точки зрения регулирования все идет хорошо. И мы были очень осторожны на таких рынках, как в США, где лаборатории не могут разработать свои собственные тесты. Тесты проверяются, расширяются, особенно в агонии пандемии. Мы видим, как это происходит в реальном времени. В результате как поставщик мы получаем выгоду. Но также и на других рынках тоже: в России, Китае с самого начала нашей работы. Утвержденные способы диагностики действительно необходимы в некоторых странах, чтобы поставлять их в медицинские учреждения. Поэтому мы даем партнерам возможность использовать технологию и самостоятельно проходить стадии подтверждения.

Если вернуться в 2014 год, какие срочные меры вы тогда предприняли? Каков был ваш план развития, когда вы только что присоединились к компании? Сработал ли он и как изменился?

Он сработал очень хорошо. Я всегда придерживался парадигмы о важности команды. И я создал команду, в которую вошли как люди, пришедшие с приобретенным бизнесом, на различные руководящие должности, так и новые члены. А то, что мы приобрели, было бизнесом, а не компанией. Поэтому мы создали полноценно функционирующую компанию, куда нужно было добавить много элементов. Первое — создать команду, потом — культуру, систему ценностей, которую я использовал раньше. И это сработало в Agena, принципы легко запоминаются: работа в команде, прозрачность, трансформация и упорство (4T: teamwork, transparency, transformation and tenacity). Это основные принципы компании и того, как мы работаем, как я выбираю руководителей, как мы взаимодействуем и как формируем сплоченность и эффективность внутри компании. Но предварительно, первое, что я сделал — познакомился с клиентами в первые три месяца, посетил много точек по всему миру, потому что это уже был работающий бизнес. На тот момент менее 20% бизнеса было реализовано в клинических лабораториях. Таким образом, это была совершенно новая концепция, которая в то же время и снижала риски. Я встречался с клиентами по всему миру, также с потенциальными партнерами, особенно в Китае, где я рассматривал эту стратегию. Также с сотрудниками компании, с которыми мы установили набор ценностей и построили отношения. Потом вместе с руководством мы определили нашу стратегию и направление реализации продукта в различных областях, в которых он сейчас и используется. Мы реализуем эту стратегию с нашей платформой: мы делаем ее более релевантной и клинически надежной, вводим в разные области, такие как онкология и фармакогенетика.

Каждый регион имеет свои особенности. В то время в США фармакогенетика стала очень популярной, в лабораториях разрабатывали множество тестов и конкурирующих платформ. Мы верили, что наше решение — лучшее. Поэтому мы уделили большое внимание тому, чтобы занять стабильную позицию в этой области, что у нас и получилось. В то же время в Китае, где рынок иной, первыми шагами были создание дочерней компании, команды руководителей и бизнеса. Когда мы начинали, в Китае было несколько человек, работающих на компанию без дочернего предприятия, что-то вроде представительства. Мы же создали организацию, теперь у нас есть 35 человек в Китае и успешный бизнес. Так, там мы начали с установления партнерских отношений для развития диагностики, и сейчас также много партнерств, над которыми мы работаем.

Вы уже затронули тему командной работы. Не могли бы вы подробнее остановиться на том, как разделяются сферы ответственности в вашей компании? Кто генерирует идеи о том, какой сегмент следует развивать? Как организован процесс принятия решений?

Это относится к моему стилю руководства. У нас команда динамичных, функциональных руководителей, где каждый отвечает за свою сферу. Факт наличия команды не означает, что все вовлечены в каждое решение, что имеет место демократия. Я люблю называть свой подход консультативным: обязательно выслушать все мнения, особенно мнения меньшинства. И именно здесь так важна прозрачность, чтобы быть восприимчивым ко всем идеям, которые приходят отовсюду. Но, безусловно, руководители несут ответственность и обладают полномочиями в своих областях и своей стратегии. Я управляю своей командой настолько, насколько это возможно, как советом директоров. Когда речь заходит о больших проблемах компании, мы обсуждаем их с перспективы всей команды и находим лучшие решения. На следующем уровне компании мы создали расширенную команду руководителей: это верхние 10% сотрудников, которые участвуют в совместной деятельности в компании либо имеют стратегические роли, или самые старшие в компании. Как группа мы стараемся получить как можно больше информации для принятия решений, а затем убедиться в том, что все понимают наше направление. Маркетинг — это ответственная часть определения направления движения продукта. Маркетинг должен создавать представление о том, куда мы движемся, а отдел исследований и разработок — как мы можем туда попасть. Но идеи приходят отовсюду: от R&D, от всей команды и особенно — от клиентов. Мы знаем о нашей ключевой технологии больше, чем кто-либо другой, и большая часть того, что мы хотим сделать, — довольно очевидные решения: лучше или быстрее, дешевле, проще. Идеи про платформу, как правило, приходят изнутри компании и особенно от R&D: относительно улучшений нашего прибора, повышения производительности, химических компонентов, которые могут позволить реализовать новые приложения. Но другие идеи поступают от клиентов. Мы уже говорили о лидерах мнений в академии. Мы активно взаимодействуем с нашими клиентами по поводу того, для чего они хотят использовать нашу платформу, потому ее можно перестроить под нужды клиента. Так что у нас есть гибкость. И мы следим за направлениями клиентов, так можно видеть тенденции, интерес к какому-либо приложению платформы, которое может стать стандартным продуктом. Наша группа по научным вопросам отвечает за анализ запроса клиентов и работу с маркетингом, чтобы использовать идеи, которые исходят от клиентов.

Что вы считаете своим первым успехом на посту руководителя Agena?

Трудно выбрать. Интересно рассуждать сейчас о том, что было шесть лет назад. Успех после нашего перехода к молекулярной диагностике был значительным, и я горжусь этим. Думаю, что это благодаря нашей адаптивности, мы вертимся очень быстро и эффективно. Это также связано с трансформацией. Когда мы начинали, менее 20% бизнеса было в клинике. В этом году у нас было больше 90%. Частично это связано с тем, что наследие старых компаний пришло в упадок, и люди перестали этим заниматься. Но у нас невероятно успешный рост в клинике. И поэтому наша стратегия в главном оправдала себя, это долгосрочная мера нашего успеха, которая определяет и будущее. Все это произошло очень быстро, особенно в США. Тогда здесь начал появляться интерес к фармакогеномике, которая сейчас распространяется по всему миру. Несколько лет спустя этот интерес есть во многих европейских странах, также у нас есть многочисленные партнеры в Китае, разрабатывающие диагностику in vitro для различных применений фармакогеномики. И она очень динамична и быстро растет и внутри США.

Мера успеха, которую я вижу в Китае, заключается в степени интереса к бренду и продукту. Мы действительно известны там, в том числе благодаря тому, что компания-предшественница проделала хорошую работу. Преимущества нашей платформы особенно актуальны в Китае: высокая пропускная способность, большие объемы тестирования, стоимость. И специалистам, которые могут управлять этими системами, не обязательно владеть сложными навыками, простота использования чрезвычайно важна. Поэтому наш бренд высоко ценится. Когда я смотрю назад, я поражаюсь степени, скорости и интенсивности развития. Я лично провел много времени в Китае, встречаясь с партнерами, выстраивая отношения, нашу команду. Это вложение очень хорошо окупилось.

Перейдем к настоящему времени и поговорим о технологии и ее применениях. В тех областях, в которых MassARRAY выигрывает по сравнению с другими инструментами (фармакогенетика, фармакогеномика, типирование опухолей), конкурирующие технологии — NGS и капельно-цифровая ПЦР. Они очень бурно развиваются, особенно NGS. Может ли так случиться, что порог чувствительности у NGS через некоторое время станет ниже, чем у вашей системы, а цена будет сопоставима? Есть ли какие-то заготовки на этот случай?

Я вижу это немного не так. Здесь важно понимать значение чувствительности в разных областях. Она важна в некоторых онкологических тестах, особенно в жидкой биопсии. В других сферах, таких как фармакогеномика или тестирование наследственных заболеваний, чувствительность не так важна, так как образцов достаточно. Там важнее точность и постоянство результатов. Говоря о чувствительности, при анализе жидкой биопсии существует уровень чувствительности, который клинически релевантен. Если идти ниже, то снижается достоверность. Мы уже работаем на уровне, который мы называем низкой частотой или чувствительностью: уровень 1:1000, до которого мы сейчас опускаемся, это своего рода порог клинической полезности. Реальность такова, что даже если мы можем детектировать один из миллиона, ни один клиницист не будет действовать на основании этого, потому что это слишком неправдоподобно. Поэтому сейчас превалирует мнение, что тот уровень чувствительности, на котором мы сейчас находимся, релевантен. И это не совсем то, что повлияет на применение теста жидкой биопсии. Речь идет о доказанной клинической эффективности и изменениях действий клиницистов, которые привыкли делать и диагностическую визуализацию, и молекулярный тест. Именно там происходит эволюция. Нужно также быть острожным в отношении чувствительности NGS, потому что оно может быть настолько чувствительным, насколько вы захотите. Вам просто нужно больше секвенировать, но за это приходится платить. Не только деньгами, но и потерей специфичности, ведь чем глубже вы копаете, тем больше находите. Часть из того, что вы находите, является ложнопозитивным, часть — ложнонегативным. Различить эти варианты — невероятно сложная биоинформатическая задача. Поэтому мы не переживаем из-за чувствительности.

Вы упомянули капельно-цифровую ПЦР, у которой также хорошая чувствительность. Но вот в чем проблема. Например, в случае мониторинге рака — это та сфера, где наш метод хорошо подходит — важно следить за эффективностью терапии, понимать, есть ли остатки опухоли, или она возвращается, как она мутирует, эволюционирует под действием терапии, как можно терапию изменить. Капельно-цифровая ПЦР анализирует немного маркеров, что идет вразрез с клиническими рекомендациями. Сейчас существуют десятки релевантных маркеров в случае рака легких или толстой кишки и в других случаях, не один или два. Наши панели анализируют 50-100 маркеров, что идеально подходит для этой сферы. Для оценки нескольких маркеров капельно-цифровой ПЦР у пациента нужно каждый раз брать анализ крови, что непрактично, за исключением случая, когда нужно мониторить только один конкретный маркер. Так что мы не видим долговечности этого метода в клиническом приложении. Секвенирование занимает другую сторону: слишком много данных по высокой цене, довольно сложные тесты. Одно дело ставить первоначальный диагноз, подобные тесты существуют сегодня. Вот в США агентства готовы покрывать стоимость NGS для одного пациента только единожды. То есть если требуется несколько тестов для наблюдения, их не покроют. Тут MassARRAY идеально вписывается с хорошим уровнем чувствительности, достаточным количеством маркеров, ценой и временем получения результатов, которые позволяют осуществлять подобный мониторинг заболеваний.

Если мы вернемся к прошлому как ориентиру для будущего: да, если бы появилась более совершенная технология с черным ящиком, было бы лучше. Но это в теории. Я вижу, как продвинулось секвенирование, но это хорошо работает только в больших лабораториях, компаниях с хорошей инфраструктурой компьютеров, которые могут обрабатывать и анализировать данные ДНК тестов. Это большая проблема для отдельных клинических лабораторий. А мы верим в модель с распределением.

Как раз про распределение вопрос. Сейчас в молекулярной диагностике активно развивают подходы к тестированию «у постели больного». Ваше оборудование, с другой стороны, требует больших объемов анализов, чтобы окупить вложения. Как вы справляетесь с этим движением рынка?

Тестирование «у постели больного» и в централизованной лаборатории оба остаются и будут релевантными, их противостояние не ново. Я не согласен с тем, что большие объемы диагностики уходят в сторону «постели больного», сейчас разрабатывается множество тестов. Тут вопрос в том, какую клиническую задачу решает данный тест. Если не рассматривать COVID-19, так как сценарий меняется в случае пандемии, то в случае инфекционных заболеваний тесты делают пациентам, которые приходят в больницу, в кабинет врача в плохом состоянии. Здесь важно быстро определить: это вирусная или бактериальная инфекция, в зависимости от этого — какой антибиотик назначить или же лечить вирусную инфекцию. Это тип анализа, который нужно делать быстро, где тестирование «у постели больного» имеет смысл. В приложениях, в которых работает Agena, которые набирают популярность, вроде фармакогенетики или профилирования опухолей, тоже нужно быстро получать результат, но за один-два дня, а не за час. Кроме личного спокойствия, в этом нет никакого клинического преимущества. С точки зрения экономики и эффективности выгоднее работать в отдельной лаборатории. Если смотреть на рынок, даже с растущим количеством тестов «у постели больного» большинство проводят в крупных лабораториях. Здесь я не вижу изменений: некоторые тесты будут проводиться ближе к пациенту, но остальные — по-прежнему останутся в лабораториях с высокой производительностью, которые мы обслуживаем. При этом наша технология может быть ближе к пациенту, чем, например, национальная лаборатория, куда нужно отправлять материалы и ждать результатов. Ее можно реализовать в лаборатории медицинского учреждения, или в местной лаборатории. Так что я не чувствую угрозы с этой точки зрения в перспективе. Это касается не только Agena, но и крупных лабораторий, которые продолжат существовать.

Последнее, что я отмечу, верно для любой отрасли. Есть естественные движущие силы к консолидации для повышения эффективности. Это происходит и в клинико-диагностических лабораториях. Поэтому крупные лаборатории продолжат агрегировать, меньшее количество лабораторий будет выполнять больше тестов. Например, в Великобритании 11 или 12 лабораторий объединили в 7 по стране, сделав частью Национальной службы здравоохранения. Эта реструктуризация была нужна для повышения эффективности во всей стране. Это происходит во всем мире, большие лаборатории растут, крупные компании покупают маленькие. Так и развивается отрасль. Так что у MassARRAY с ее высокой пропускной способностью большое будущее в подобной динамике.

Вы уже упоминали, что жидкая биопсия — одна из возможных точек роста. Как вы видите ее будущее и как вы планируете ее использовать? Например, развивать в клинической практике.

Я не могу дать точный прогноз, насколько большим будет этот рынок. Но все идет к тому, что рынок будет огромным, согласно отчетам и анализу. Это правда очень убедительно и несет много смысла. Но нужно разделить области применения, в частности — до или после постановки диагноза. Мы больше работаем с биопсией после поставки диагноза, это больше подходит для платформы, здесь скорость более релевантна. Речь идет о мониторинге терапии, когда диагноз был поставлен либо с помощью MassARRAY, либо с помощью секвенирования или любой другой технологии. После назначения лечения, например, таргетной терапии, важно понимать, работает ли она, ушла ли опухоль, собирается ли она возвращаться, и, если да, мутирует ли? Это актуально и для рака легких, и для рака толстой кишки, где существуют терапии второй и третьей линии. Когда опухоль атакуют исходным препаратом, направленным на определенную мутацию, могут появиться и другие мутации, что приведет к возобновлению роста. Так что нужно продолжать ее сбивать. В этой сфере все уже довольно понятно, мы получаем информацию такую же, как если бы анализировали солидную опухоль, но без постоянной биопсии ткани. Когда и как это взлетит, я не знаю. Но я могу сказать, что мы готовы к этому. Мы работаем со специалистами, большое количество публикаций и коллабораций подтверждают, что наша технология подходит с точки зрения данных, чувствительности, цены и времени получения результата.

Другая область, своего рода Святой Грааль, — это скрининг, и здесь идея жидкой биопсии становится более убедительной, но более труднореализуемой. Сейчас развивают идею скрининга здоровых людей или людей, находящихся в группе риска, чтобы выявлять рак на ранней стадии и предотвращать его. Agena имеет некоторое отношение к этому подходу, но мы не фокусируемся на нем.

Подводя итог — жидкая биопсия дает огромные возможности, в том числе и для Agena. И мы создали отличную систему, фундамент для обеспечения производительности нашей платформы.

Это хорошее начало для последнего блока наших вопросов, о будущем. Как вы видите будущее компании, сколько людей вы планируете нанять? До какой степени расти?

Могу рассказать о компании сейчас, у нас около 180 человек — почти 200. 40 или больше в области исследований и разработок, чуть больше половины компании базируется в штаб-квартире в Сан-Диего. Здесь мы делаем все наши разработки, производство и контроль. У нас есть офисы в Европе — в Гамбурге, Германия, и в Шанхае, Китай, и в Брисбене, Австралия. У нас есть служба поддержки продаж и обслуживания по всему миру, мы работаем с рядом дистрибьюторов и партнеров, включая ИЛС в России и многих других. Это текущее положение дел.

В плане расширения мы меньше думаем о росте численности персонала и больше о росте самого бизнеса. Мы видим устойчивые, долгосрочные возможности для роста использования технологии MassARRAY и ее приложений. Особенно взрывной рост ожидается в Китае, где сейчас партнерами разрабатывается больше 10 панелей, которые будут одобрены в Китае в ближайшие несколько лет. Они смогут попасть в крупную китайскую систему здравоохранения, куда нам до сих пор не удавалось проникнуть. До сих пор мы не очень большая коммерческая команда, но мы фокусируемся на крупных лабораториях и бо́льших возможностях.                 Но по мере роста мы сохраняем ответственность перед инвесторами, отчитываемся о прибыли. Мы продолжим увеличивать ресурсы, я вижу компанию, как растущий бизнес. Рынки хорошо растут, в некоторых сферах возможности огромны, как в случае с жидкой биопсией. Как относительно маленький игрок, мы надеемся ухватить свою долю, есть много путей для роста. Самые сложные стратегические вопросы — это те, которые содержат «не»: чего мы не собираемся делать? У нас много возможностей, и мы постоянно выбираем наилучшие из них, это хорошая проблема. Я не буду точно говорить о будущем, но у нас есть набор вариантов и возможностей.

Какие географические рынки вы считаете для себя наиболее перспективными и почему?

Одна из интересных особенностей этого бизнеса по сравнению с другими в сфере естественных наук. Если смотреть на исследовательские рынки, оказывается, что исследования очень похожи во всем мире. Они сосредоточены на технологии, международных публикациях, форумах, это подход универсальности. С точки зрения бизнеса это намного проще, но и менее интересно. В случае диагностики есть различия в регуляторной политике, структурные различия в том, как устроены лаборатории, разница в компенсации государства. В США есть крупные коммерческие лаборатории проверки и множество лабораторий с высокой сложностью. В других странах это более централизованно, как, например, в Великобритании, где большинство лабораторий национальные. Еще более консолидированные во Франции, в Германии больше частных лабораторий. В Китае все по-другому, крупные системы больниц, большая независимая система лабораторий, контролируемая китайским FDA (NMPA), где много чего происходит, в важно иметь внутри партнеров, чтобы эффективно работать. Так что везде много разных возможностей. В США самый крупный рынок, в Китае — самый быстрорастущий. В США у нас сосредоточена большая часть бизнеса, мы работаем со многими высокопроизводительными лабораториях высокой сложности. У нас есть отличное приложение для тестирования SARS-CoV-2, которое активно используют. Так что технология подходит для рынка LDT в США, который будет продолжать расти. В Китае больше стратегия партнерства, мы установили много контактов, которые разрабатывают подходы в разных областях молекулярной диагностики: фармакогеномика, онкология, включая анализ жидкой биопсии, выявление наследственных заболеваний при скрининге новорожденных, что в Китае особенно актуально, и инфекционные заболевания. Так что в США и Китае у нас наибольшие возможности.

Что касается Европы, там интересная динамика истории бизнеса. Самая крупная возможность для нас здесь — онкология; фармакогеномика и выявление наследственных заболеваний были не так распространены, как в США, но начинают набирать популярность. Но исторически онкология более популярна, в научном сообществе тут много европейских специалистов. Мы работаем в нескольких академических коллаборациях, которые доказывают и сравнивают с другими методами эффективность нашей технологии, проводят испытания и публикуют результаты. Так что в Европе для нас есть трамплин для развития в сфере онкологии, и он начинает появляться также в фармакогеномике. Мы по-разному развиваемся в этих трех основных регионах, в зависимости от динамики локальных рынков.

Последний вопрос, какова ваша личная мечта, связанная с работой компании? Если бы вы могли выбрать фантастический сценарий развития, например.

Моя мечта заключается в том, что эта технология станет стандартом для таргетного генетического тестирования, что все будут знать об этом применении MassARRAY в сфере тестирования среднего количества маркеров. Секвенирование подходит для мультиплексного тестирования, ПЦР — для анализа небольшого количества маркеров, а в области среднего количества ничего нельзя противопоставить MassARRAY для решения клинических задач. И мы знаем, что мы — лучшие в мире. Нужно использовать этот момент, который растет, как снежный ком. Я уверен в прочности нашей позиции, в том, что из нее можно расти дальше. Речь также идет о более доступной медицинской помощи, это реальная сторона мечты. В этом заключается суть всей индустрии: в том, чтобы изменить ситуацию и сделать диагностические тесты более эффективными и доступными для пациентов.

Перевод:

Екатерина Харыбина