Евгений Имянитов: «Если через 10 лет выяснится, что международный язык будет не английский, а китайский или эсперанто — будем его учить»
Текст создан в рамках проекта «Завлабы»: редакция PCR.NEWS задает вопросы руководителям лабораторий, отделов и научных групп. Что бы вы сделали, если бы были всемогущи? Как должен выглядеть идеальный мир через 50 лет? Что вам не дает покоя? Какому главному правилу вы можете научить начинающих исследователей? И так далее.
Азарт есть всегда. Сильные работы у нас вышли в 2022 и в 2021 году. Мы сделали диагностический тест на хромосомную нестабильность, который очень значим для лечения онкологических пациентов. Это интегративный анализ опухолевого генома, когда надо оценивать не какую-то одну мутацию, а состояние генома в целом. Нам удалось разработать методику, которая выявляет уровень хромосомной нестабильности в опухоли — дефицит гомологичной рекомбинации ДНК — и позволяет правильно подобрать лечение. Разработка на мировом уровне.
Есть опухоли, которые легко могут восстанавливать ДНК после двунитевых разрывов, а есть такие, которые накапливают двунитевые разрывы, и опухолевые клетки погибают. Соответственно, это определяет, кого мы лечим специальной группой препаратов, которые вызывают разрывы ДНК, а кого мы так лечить не можем. Для теста достаточно нескольких кубических миллиметров опухоли, а затем мы проводим секвенирование нового поколения, NGS.
Наши проекты проходят клиническую валидацию. Это и есть самое сложное — делать междисциплинарные проекты, работать с клиникой.
Мне нравится работа, которая не так давно вышла в журнале Cell, где сформулированы общие признаки — а что считать здоровьем? Абсолютно нетривиальные умозаключения. Что считать болезнью, мы знаем, а вот признаки здоровья, будь то на уровне клетки или на уровне организма? Называется это «Hallmarks of Health». Среди авторов работы — Гвидо Кремер, один из самых ярких ученых современности, он работает в институте Густава Русси в Париже.
Любого из нас спроси: а что такое здоровый человек? — мы скажем, что это человек, у которого отсутствуют болезни, не более того, правда? Но это не совсем правильно. Когда мы говорим про здоровье, то, во-первых — это умение сохранить барьеры, границы. На уровне организма, — кожа, на уровне клетки — мембрана… Допустим, царапина — это нарушение барьеров; и если организм здоровый, он умеет эти барьеры восстанавливать, а если здоровья нет, то барьеры восстанавливаться не будут. Очевидная, казалось бы, вещь — но попробуй-ка сформулировать! Второе — это динамическое равновесие. Ничего не стоит на месте в организме, организм — это же не нечто застывшее, а совокупность постоянных изменений, процессов: что-то увеличивается, что-то уменьшается. И здоровый организм может поддерживать все динамические показатели. А третье — вот такой признак: если здоровый организм от каких-то небольших воздействий становится более натренированным, то больной организм разрушается. Действительно, если здоровый человек ходит по ступенькам, то он только здоровее становится, если он лифтом не пользуется; а пусти по ступенькам человека с инфарктом — он погибнет. Очевидные, казалось бы, наблюдения — но это задним числом они очевидные.
У физиков и химиков достаточно очевидно, что есть экспериментальные и теоретические науки. Допустим, теоретическая физика — это отдельная специальность, где пытаются что-то обобщить, придумать что-то новое. А в наших медико-биологических науках даже немножко презирают мыслителей, исходят из того, что все, что делается — это именно накопление фактов и анализ отдельных экспериментов. И выясняется, что у нас мало специалистов, которые могут себе позволить синтез информации, создание новых представлений.
У нас в стране так и не удалось наладить международную экспертизу, ни на этапе планирования проекта, ни на этапе оценки результатов. Максимально непредвзятая международная экспертиза — это принципиальная история. Я убежден, что львиная доля ценности науки — это оценка того, что человек делает, его коллегами. Критерии оценки результатов очень простые: если ты что-то сделал путное — этим пользуются; если нет, то этим не пользуются — по крайней мере, медицина так устроена. Не надо, конечно, доводить этот критерий до абсурда — у нас появилась целая плеяда специалистов, которые кроме формальной наукометрии вообще ничего не видят, это тоже глупость — но так или иначе… Возьмем, допустим, Павлова или Мечникова — они не просто сделали работы, а их работы были признаны как полезные международным сообществом.
У нас лет пятнадцать все-таки принимали во внимание, цитируется человек или нет, и пользуются ли тем, что он делает, или нет. РНФ максимально приблизился к этому. Но все равно заявка пишется на русском языке — это уже определенный допуск для тех, кто не умеет работать на другом языке. Но там были элементы международной экспертизы. Сейчас в связи с теми сложностями, которые есть, эти правила немножко приостановлены. Я понимаю, что это неизбежная реакция, но все равно в этом направлении нужно двигаться.
«Спутник» — хорошая вакцина. Сделали на мировом уровне, и это не случайно, потому что у нас все, что касается инфекционных болезней, создания вакцин — это элита медицинской науки, то есть это ожидаемый результат. Очень печально, что так несправедливо относится международное сообщество, по каким-то причинам этой вакциной не пользуются широко. Но при этом самый престижный медицинский журнал мира, The Lancet, дважды опубликовал результаты испытаний «Спутника», они позитивные; поэтому тут можно говорить — посмотрите, вот он, критерий истины: публикация в международном журнале. А что касается коммерциализации или международного использования, это уже не задача для ученых. Здесь нужны какие-то другие механизмы, которые используют другие страны.
Если через 10 лет выяснится, что международный язык будет не английский, а китайский или эсперанто — будем его учить.
Сейчас самое важное — сохранить приличный уровень работы. Мне очень нравится красивый термин «технологический суверенитет». Он подразумевает не натуральное хозяйство, а собственные конкурентоспособные наработки, чтобы у научного сообщества, у страны было свое лицо.
Настоящая революция в познании происходит там, где одна форма движения материи объясняет более высшую. Вспомним философию — формы движения материи. Революция произошла, когда математики стали объяснять законы физики, сначала очень простые — кинематику, а потом и более сложную физику. Революция произошла, когда физики смогли при помощи физических, в общем-то, явлений объяснить свойства химических элементов, таблицу Менделеева. Революция произошла, когда закономерности, связанные с функционированием живых систем, стали объяснять на основе воздействия молекул. Мне представляется, что в перспективе 50 лет поведение людей, то есть социальная форма движения материи, будет объясняться на основе каких-то биологических закономерностей. Почему есть такое коллективное поведение? Почему в одних ситуациях люди себя ведут так, а в других иначе? Биологические основы поведения — это уже сейчас достаточно точная наука, это не какая-то магия, когда обман выдается за научные достижения. Те эксперименты, которые ставят специалисты по поведению, продуманы и осмысленны. И это очень может помочь сделать общество более благополучным.
В науке и в медицине могут работать только те, кому это интересно. Это и есть самое сложное — найти и поощрять именно таких людей.